Как вы относитесь к призыву писателя: Как вы относитесь к призыву писателя? Напишете об этом или о то, какая книга произвела на вас самое большое впечатление….

Пятичасовой разговор Елены Ковальской, Нади Плунгян, Юрия Сапрыкина и Александра Иванова о том, почему сегодня необходимо быть в России. Разговор ведут Михаил Ратгауз и Екатерина Вахрамцева

14 марта 202329544

Вторая часть большого, пятичасового, разговора между Юрием Сапрыкиным, Александром Ивановым, Надей Плунгян, Еленой Ковальской, Екатериной Вахрамцевой и Михаилом Ратгаузом

14 марта 202318861

Арнольд Хачатуров и Сергей Машуков поговорили с историком анархизма о судьбах горизонтальной идеи в последние два столетия

21 февраля 202320507

Социолог Любовь Чернышева изучала питерские квартиры-коммуны. Мария Мускевич узнала, какие достижения и ошибки можно обнаружить в этом опыте для активистских инициатив

13 февраля 202318886

Горизонтальные объединения — это не только розы, очень часто это вполне ощутимые тернии. И к ним лучше быть готовым

10 февраля 202322425

Руководитель «Теплицы социальных технологий» Алексей Сидоренко разбирает трудности антивоенного движения и выступает с предложением

24 января 202326945

Будущее зависит от практик выживания, считает Кирилл Медведев

24 января 202329124

Александр Морозов о возможных выходах из катастрофы 2022 года

24 января 202332985

Ольга Романова о лучшем варианте из ужасных

24 января 202326846

Лина Булахова и Оксана Тимофеева отменяют власть и самих себя

24 января 202330581

Елена Фанайлова разбирается с настоящим

24 января 202328816

Маленький путеводитель по самому необходимому для вашего спокойствия и продуктивности — от новых цифровых сервисов до практик XIX века

26 декабря 202241124

Сложносочиненное

Александр Терехов: «Писателю, работающему над книгой о прошлом, кажется, что жизнь по-прежнему в его руках, как в старые добрые времена, когда Ленин в графе «род занятий» писал «литератор» 

Тема истории в последние годы выплыла на поверхность. Как вы относитесь к призыву «разобраться с собственной историей», будь то коллективное покаяние, коллективная ностальгия либо борьба с фальсификациями?

— Если не повторять скучного, что историю надо знать, что Отечество надо любить, что предков надо уважать, быть неленивым и любопытным, мне кажется, обилие исторических книг вызвано производственной необходимостью. Литератору, чтобы не пропасть из «биржевых сводок», надо выпускать книгу в год. Еще лучше две. О чем могут быть эти книги, если мы оставим без внимания женские детективы, приключения упырей и ребят, у которых лазерный меч в руках и во лбу четыре глаза? Только биографии и книги, прикидывающиеся прояснением исторических тайн. Это не особенно стыдно и технологически просто.

— Чем вызван ваш интерес именно к сталинскому периоду, о котором уже так много сказано? Значит ли это, что там белых пятен больше, чем гделибо?

— В историю поисков правды о гибели Володи Шахурина и Нины Уманской я попал совершенно случайно. Я не профессионал, я не умею что-то планировать, выбирать, я всего лишь изредка попадаю в такие жизненные ситуации, из которых могу выбраться, только написав книгу. Никогда не знаешь, где поскользнешься и с какой горки поедешь. Сам бы я никогда не взялся читать книжку про сталинский период без почасовой оплаты. «Исторический роман», «в основе книги лежат реальные события», «книга-расследование» — это максимально презираемые мною жанры, и, несмотря на полную уверенность в отсутствии у меня читателя, мне было бы грустно, если бы «Каменный мост» располагался где-то поблизости.

— Второе место — закономерный итог или вы рассчитывали на большее?

— С одной стороны, для любого мужчины, согласившегося участвовать в забеге, есть только первое место, а все остальное — поражение. С другой стороны, для меня выход «Каменного моста» — это маловероятное русское народное чудо. Все прочее последовавшее, радостное и нерадостное, уже имело меньшее значение.

— Вам интересны «Большая книга», «Букер», привычка критиков их противопоставлять? И вообще так называемый премиальный процесс?

— Я не существую на современном литературном рынке, я не заработал на свою торговую точку, бренд, аудиторию. «Каменный мост» — первая моя книга за последние двенадцать лет, поэтому о «премиальном процессе» я не имел никакого представления. Самым трудным оказалось прийти на объявление финалистов и победителей. Мне кажется, в организации объявления победителей «Большой книги» есть какая-то неловкая жестокость, особенно досадная для авторов книг, которых обычно называют серьезными, качественными, немассовыми — тех, кого номинируют на премии, но мало знают и практически не читают. На сцену должны подниматься только победители. Высаживать на сцену тринадцать финалистов и забавлять публику их ожиданиями, надеждами, разочарованиями — такое допустимо только в конкурсах красоты или телевизионных шоу, где все слегка не по правде. Ситуация, когда победители тремя богатырями встали плечом к плечу фотографироваться, а те не менее замечательные авторы, кому по случайным причинам не повезло, бочком, тихонько побрели со сцены несолоно хлебавши, утешенные букетами желтых цветов, мне была неприятна.

— Сейчас говорят, что литература отодвинута на периферию общества и писатель давно уже никто и звать его никак. Вы это ощущаете?

— Разумеется. Первый раз в русской истории писатели, которых мы называем писателями в традиционном значении этого слова, вбиты временем в полное материальное и общественное ничтожество. Двести лет большинство русских книг создавали аристократы, придворные вельможи, губернаторы, крупные землевладельцы, обладатели наследных состояний или выходцы из низов, поднятые на невероятную высоту читательским интересом и политикой советской власти. Современные «традиционные» писатели — бедные, почти несуществующие люди, с протертыми локтями, мечтающие об одном: сосать из бюджета. Они не могут писать о власти, политике, аромате очень больших денег, армейской верхушке, спецслужбах, светской жизни — писателя там нет. Все, что им доступно, — жизнь собственной квартиры и телевизионная программа на неделю. Если современный романист возьмется описывать кремлевские коридоры, что-то там в духе «Путин проснулся, как обычно, в половине одиннадцатого утра и долго лежал, глядя на косые капли дождя, тянущиеся по оконному стеклу. ..» — это будет не только смешно, а просто жалко.

— Так вот почему еще так благодатна историческая тематика?

— Да, история — хороший выход, история дает ощущение возвращенного равенства, писателю, работающему над книгой о прошлом, кажется, что жизнь по-прежнему в его руках, он в Кремле, он главный, как в старые добрые времена, когда Ленин в графе «род занятий» писал «литератор», и это говорило вовсе не о скромности Предсовнаркома. Впрочем, автор всегда имеет самые наивные и самые превосходные представления о значении и смысле своего труда.  

С другой стороны 

Елена Чижова: «Без прошлого и без обращения к истории мы просто не укоренимся, как растение, выращенное в гидропонике» 

В последние годы тема истории вновь выплыла на поверхность. Вот у вас старорежимные старушки, у Юзефовича 90-е и Смутное время, у Терехова — сталинские годы. Как вы относитесь к желанию разобраться с собственной историей?

— Это желание кажется мне совершенно естественным. Во всяком случае, для меня оно всегда было основным импульсом. В 2000-м, когда в журнале «Звезда» вышел мой первый роман «Крошки Цахес», меня именно за это и ругали. Потом я написала «Лавру», обратившись к истории Русской православной церкви. Потом была «Преступница» — о судьбе девушки-полукровки, иначе говоря — о советском антисемитизме. Я и сейчас продолжаю делать то, что делала. Мне кажется, общество наконец осознало, что настоящего не бывает без прошлого, и без обращения к истории мы просто здесь не укоренимся, как растение, выращенное на гидропонике. Что касается моих старушек из «Времени женщин», то слово «старорежимные» — это как антитеза к слову «режим», очень важному понятию советского времени. Не случайно в романе его произносит «новорежимная» героиня. В этом контексте «старорежимность» означает не умение шить и вязать, а способность отличать добро от зла. Мне бы не хотелось, чтобы его отождествляли с этаким толстовским смирением. Эти старушки совсем не смиренные, когда жареный петух клюнул, они — в моем романе — провернули такую аферу, что дай бог всем «новорежимным» сообразить.

— Если искать нравственные основы в прошлом, как далеко придется отмотать клубочек?

— Найти нулевую точку — это, думаю, действительно сложная задача, потому что любая наша трагедия вырастает из предыдущей катастрофы. Однако революция 91-го года при всей своей кажущейся катастрофичности — такое мнение высказывают многие — была все же попыткой вырвать страну из «дурной истории». Другое дело, почему это так скверно у нас вышло. Есть соблазн сказать, что нулевую точку можно найти в «нулевом времени», обратившись, например, к евангельским сюжетам, но это все-таки отговорка. В нашей истории есть болевые точки, роковые заблуждения, иллюзии, мифы и миражи. Например, укоренившееся на нашей почве представление о сакральности власти, восходящее к времени Иоанна Грозного. Что бы ни делал монарх, он все равно помазанник Божий со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Вы в третий раз в букеровском шорт-листе. Вас удивляет, что так долго вам не давали премию?

— Нет, не удивляет. Потому что два предыдущих романа, попавших в букеровские шорт-листы — «Лавра» и «Преступница», — касаются очень больных для нашей страны вопросов. «Лавра» — роман, который в свое время вызвал очень жесткие дискуссии. Но я пишу, не думая о том, попаду ли в какой-нибудь шорт-лист. Что касается нынешнего Букера, то я, дважды потерпев неудачу, просто запретила себе думать о победе. Поэтому очень удивилась, услышав свое имя.

— Принято противопоставлять «Большую книгу» и «Букер». Это оправданно?

— Наверное. Самое существенное из отличий в том, что в «Большой книге», насколько я знаю, огромное жюри, около 100 писателей, и все решает мнение большинства. А в «Букере» членов жюри всего пять, и они дискутируют друг с другом, как говорится, глаза в глаза. Это другой алгоритм, согласитесь.

— Что для вас современная русская литература? Вам в ней чего-то не хватает или все устраивает?

— Сейчас, как мне кажется, и читатели, и писатели уходят от того, что называется «российским постмодернизмом». Новый мейнстрим — это попытка осмыслить жизнь и историю, а не выстроить искусственную конструкцию. Но если говорить не только о русской литературе, то мне ближе всех турецкий писатель Орхан Памук. Магистральная тема его романов и эссе — это попытка соотнесения Турции, наследницы Османской империи, с Европой.

История Османской империи закончилась в 1923 году, но последствия ее распада сказывались на протяжении всего XX века, и в этом я вижу много общего с Россией, пережившей распад двух империй — и царской, и советской.

— Должен ли писатель иметь общественный темперамент?

— Нужна ли женщине красота, нужно ли мужчине мужество? На этот вопрос у меня нет окончательного ответа. Просто в моей жизни так сложилось, что мне этот общественный темперамент в какой-то мере не чужд, поэтому я и работаю в Санкт-Петербургском ПЕН-клубе, писательской правозащитной организации. Разве можно пройти мимо позорной истории со строительством «Охта-центра»? Или не замечать безобразий и преступлений, творимых ультранационалистами? В числе других я подписала письмо в Институт грузинской литературы им. Шота Руставели: политика политикой, но русская и грузинская культуры нерасторжимы.

— А как же все эти разговоры о кризисе литературы? Стало быть, автору всегда есть что сказать, если у него есть гражданская позиция?

— Не знаю, насколько это связано с гражданской позицией, но разговоры о том, что все подошло к концу и вот-вот рухнет, — все это уже не раз было. И конец Европы, и конец истории, и конец стиля, и конец смысла. Но если ваше сердце на что-то отзывается, как можно говорить о конце истории?

— Говорят, что литература отодвинута на периферию общества, писатель давно никто и звать его никак. Вы это ощущаете?

— Ну, что-то такое, конечно, ощущаю. Хотя не в столь резкой форме, как вы это формулируете. Но серьезно я об этом не размышляю, потому что я все-таки фаталист. Мне всегда казалось, что, если я хочу что-то сделать, мое дело садиться каждое утро за письменный стол и писать. И — будь что будет!

Евгений Белжеларский

Итоги.RU

Как преодолеть сомнения и найти свое писательское призвание

Вы когда-нибудь хотели бросить писать? Читайте дальше, чтобы преодолеть сомнения и найти свое писательское призвание.

Импульс бросить курить может возникнуть в любой момент. В начале, когда вы не можете начать. Или, может быть, он попадает в середину, когда история просто не работает. Или даже в конце, когда вы написали что-то потрясающее, но не можете найти, с кем этим поделиться.

Писать сложно не только с художественной точки зрения, но и с интеллектуальной и духовной точки зрения.

Рассказывая историю, вы проверяете свой характер, волю, физическую силу и эмоциональную стойкость. На этом пути есть тысячи крошечных моментов, которые могут остановить вас и напугать до чертиков.

«Ты недостаточно хорош!» этот крошечный момент неудачи будет плакать. И так заманчиво в это поверить.

Но ты должен преодолеть это искушение. Вы должны верить, что каждая неудача пройдет и приведет к успеху.

И самое главное, ты должен верить, что пишешь истории не из-за какой-то случайности или ошибки в космическом порядке вещей. Вы пишете, потому что вам было означало для записи.

Вы выполняете призвание.

“

Ваше письмо не случайно. Ты должен был написать.

Преодолеть сомнение

Сомнение таится на каждом этапе процесса написания.

Вы планируете новую историю? Приготовьтесь к тому, что Сомнение скажет вам, что история глупая, никому не понравится, и вы все равно недостаточно хороши, чтобы написать ее.

Вы в центре истории? Приготовьтесь к Сомнению, которое будет критиковать каждый ваш выбор и искушать вас бросить все раньше.

Возможно, вы закончили историю. Сомнение напомнит вам, что история отстой, никто не хочет ее читать, и что если вам придется что-то переделывать или переписывать, то только потому, что вы ужасны и вообще не должны были ее писать.

Это голос Сомнения.

В Война искусств, Стивен Прессфилд пишет,

«

Вы парализованы от страха? Это хороший знак. Страх это хорошо. Как и неуверенность в себе, страх является индикатором. Страх говорит нам, что мы должны делать. — Стивен Прессфилд

Страх и сомнения  ощущаются  как пожарная сигнализация, кричащая нам, чтобы мы остановились и убрались, когда мы пытаемся рассказать новую историю.

Тем не менее, каждый художник испытывает эти эмоции, даже знаменитости, которых мы почитаем. Дж.К. Роулинг часто увядала из-за сроков и ожиданий ее сиквелов о Гарри Поттере. Хотя многие из нас задавались вопросом: «Как мне написать книгу о Гарри Поттере?» Роулинг с тревогой думала о том же.

Сомнение — это нормально. Страх — это нормально.

Честно говоря, сомнения и страхи хороши.

Pressfield продолжает работу The War of Art,

Если вы спросите себя (и своих друзей): «Действительно ли я писатель? Я действительно художник? скорее всего вы. Фальшивомонетчик дико самоуверен. Настоящий напуган до смерти.

Страх и сомнения являются доказательством вашего истинного призвания писать рассказы.

Но что значит быть «призванным» писать?

Найди свое призвание

За последние несколько лет я занимался чем-то «другим», и Сомнению было что сказать.

По профессии я учитель, писатель по хобби. Для меня это «нормально». Но несколько лет назад я решил сосредоточиться на том, чтобы помочь студентам выиграть стипендии для поступления в колледж и тем самым уменьшить или ликвидировать их студенческие долги. Поэтому вместо того, чтобы писать свои собственные истории, я учил детей, как использовать их стипендиальные эссе, чтобы рассказывать истории, которые вовлекают судей и помогают им побеждать.

Сомнения питались моей неуверенностью. Чтобы не сбиться с пути и сосредоточиться на истине, я пообедал с наставником по имени Стивен, другом, добившимся большого успеха на самых разных рынках.

И хотя многое обсуждалось и обсуждалось, больше всего мне запомнились следующие слова:

«Я могу сказать, что Бог использует твои дары, Дэвид», — сказал он. «Позвольте Богу сделать что-то удивительное».

Больше всего на свете этот совет, которым поделился Стивен, задел меня сильнее всего. Это не имело никакого отношения к писательскому ремеслу, созданию веб-сайта или чему-то «практическому». И все же это имело непосредственное отношение к сокрушению Сомнения и замене его Уверенностью в Призвании.

3 Основные элементы вашего призвания

Как вы, наверное, уже догадались, у нас со Стивеном общая вера, которую вы можете разделять или не разделять. И это нормально — цель этой статьи не в том, чтобы продвигать один вид веры над другим.

Но есть три элемента Призвания, содержащиеся в совете Стивена, которыми я хочу поделиться с вами. Потому что, если вы хотите преодолеть Сомнение и обрести Уверенность в своем письме, вам нужно будет привязать себя к глубокому и целеустремленному Призванию.

Готовы найти свое призвание? Вот три истины о вашем призвании, которые вам нужно понять.

1. Подарки связаны со звонком

Нравится ли вам писать? Вы ловите себя на том, что мечтаете о новых историях? Откладываете ли вы другие дела, чтобы записать эти истории?

Значит, у вас есть способности к рассказыванию историй.

Вам не обязательно быть самым талантливым или дисциплинированным писателем. Талант и дисциплину можно воспитывать и развивать со временем и постоянной практикой (иначе не существовало бы «Практики письма»!).

Но не позволяйте негативным отзывам или неучастию в писательском конкурсе расстроить вас (я не участвовал в последних нескольких конкурсах, в которых участвовал, несмотря на то, что занял первые два места!). Легко получить один или два негативных отзыва и предположить, что мы не готовы писать.

Это ложь.

Если вы хотите рассказывать истории, а затем садитесь и пытаетесь их написать, вы писатель с подходящим для этого даром.

2. Призвание сверхъестественно

Чтобы кого-то «позвали», должен быть «звонящий».

У человечества, конечно, есть миллион ответов на вопрос, кто этот звонящий, и здесь не место спорить, кто они.

Но чтобы в полной мере воспользоваться преимуществами призвания писать рассказы, вы должны изучить идею того, кто или что вам звонит и почему.

Если ты веришь в бога, зачем им вкладывать в тебя эти дары? Какие отношения это создает? Как эти отношения привносят новый смысл в вашу жизнь?

И если вы не верите в бога, то что такого в историях и рассказчиках, что делает человечество таким уникальным? Что значит быть среди этой группы людей, которые придают смысл и ценность человеческому опыту?

Осознание того, что меня поддерживает Бог Вселенной, придает мне неописуемую силу. Я больше не один. Я на задании.

3. Призваны к чему-то удивительному. . . для других

Когда Стивен сказал мне, что я должен позволить Богу сделать что-то удивительное, он не имел в виду, что Бог хочет сделать меня богатым. Он напоминал мне, что через меня будут служить другим, и что это хорошо и свято.

Если вы полны подарков, то эти подарки не только для вас (хотя вы можете и должны наслаждаться ими!). Дары, которыми мы обладаем, предназначены для того, чтобы делиться ими с другими.

Ваши истории не только для вас. Они для читателей, которым что-то нужно.

Возможно, ваших читателей нужно подбодрить. Возможно, они должны быть взволнованы. Независимо от вашего жанра или стиля, ваши читатели приходят к вам (или придут к вам ) из-за потребности, которую они не могут удовлетворить больше нигде.

Подумайте об этом: когда читатель выбирает историю, это потому, что эта история утоляет его внутренний голод. Можно даже назвать это духовным или экзистенциальным голодом. Ваша история заполняет потребность.

Мы все жаждем большего, чем то, что предлагает эта жизнь. Мы хотим справедливости и приключений, романтики и милосердия, флирта со смертью и воскресения из могилы. Мы плачем, плачем, кричим и аплодируем персонажам, которые полностью вымышлены, но живы и здоровы в нашем воображении.

Ваша история должна стать для вас благословением, но особенно вашему читателю. Позвольте Богу или кому-то еще сделать что-то удивительное.

Уверенно призваны писать

Легко поверить, что писать бессмысленно. Для тех из нас, кто живет в странах с рыночной экономикой, таких как Соединенные Штаты, где ваша ценность зависит от производства или многолетнего опыта, написание истории не кажется ценным. Если вы будете писать как о каком-то «духовном призвании», вы можете получить несколько странных взглядов.

Стивен Прессфилд снова ободряет нас:

Запомните одно эмпирическое правило: чем больше мы боимся работы или призвания, тем больше мы можем быть уверены, что должны это делать.

Писать уже трудно. Одного этого достаточно, чтобы напугать большинство из нас.

Но когда добавляется Сомнение, со всеми его насмешками и ложью, писать и передавать другим нашу страсть и дары кажется невозможным.

Не бойся. Помните, что вы призваны к этому.

Помните, что у вас есть уникальные дары, и они не должны быть совершенными, чтобы быть достаточно хорошими. Они могут быть обучены и дисциплинированы с практикой.

Помните, что вас вызвало что-то за пределами нашего понимания.

И помните, что ваше письмо удовлетворяет потребность в большем количестве читателей, чем вы можете себе представить. Это потребность в чем-то, что сама жизнь редко предлагает. Возможно, это вкус того, какой должна быть жизнь, но не может быть по стольким трагическим причинам.

Вы призваны на страницу, как многие миссионеры призваны в пустынные уголки мира. Вы призваны рассказывать истории, потому что потребность есть, и потребность глубокая. Помня об этом, вы сможете преодолеть сомнения, когда захотите бросить курить.

Держитесь за эту реальность, исследуйте, насколько она верна для вас, а затем пишите с уверенностью.

Вы призваны быть писателем.

Почему вы призваны быть писателем? Дайте нам знать в комментариях!

ПРАКТИКА

Читатели приходят к историям, потому что мы хотим, даже нужно , испытать что-то, а истории позволяют нам это сделать. Для сегодняшней практики подумайте об эмоциях, которые вы хотите вызвать в своем письме. Хотите, чтобы ваши читатели испытали радость? Праздник? Надеяться? Горе? Меланхолия? Любовь?

Затем потратьте пятнадцать минут на то, чтобы написать рассказ, вдохновленный этой эмоцией. Может быть, это реальная история о том, как вы сами испытали это. Или, может быть, это вымышленная сцена, в которой персонаж сталкивается с этой эмоцией.

Когда вы закончите, поделитесь своей историей в поле для практики ниже и не забудьте оставить отзыв для своих коллег-писателей! Какие эмоции вызывают у вас их истории?

И помните, ваше письмо — это подарок. Спасибо, что поделились с нами частичкой этого подарка!

Введите номер вашей практики здесь:

Дэвид Саффорд

Веб-сайт

Вы заслуживаете отличной книги. Вот почему Дэвид Саффорд пишет приключенческие истории, от которых невозможно оторваться. Прочитайте его последнюю историю на его сайте. Дэвид — учитель словесности, писатель, блогер, путешественник, фанатик Legend of Zelda , собиратель головоломок, муж и отец двоих замечательных детей.

Чувствуете ли вы себя «призванным» писать?. Я определенно был. | Мишель Моне

5 минут чтения

·

20 февраля 2017 г.

Я определенно был.

Одна из книг , над которой я работаю, называется «Мой призыв к писательству» — отрывки и эссе из журнала писателей».

В этой книге будет рассказано о моем путешествии с января прошлого года (когда я получил серьезное приглашение писать) до сегодняшнего дня.

Катализатором моего писательского безумия стала смерть моего любимого кота по кличке БигБой. Во рту у него была ужасная раковая опухоль, и я наблюдал, как он медленно увядал и умирал от этой болезни.

Последние несколько месяцев его жизни я была его медсестрой. Это было душераздирающее время для меня. Я полюбила этого парня всем сердцем. Он был у меня 16 лет, и он был близок мне как «сын», так как у меня не было человеческих детей.

Что-то внутри меня заставило написать, когда он умер. Я писал без остановки, чтобы справиться со своим горем.

Я чувствовал себя немного сумасшедшим (безумно одержимым!). Т его драйв был настолько силен во мне, что я не мог игнорировать его.

Это было похоже на внутренний голос, кричащий мне на «ПИСАТЬ ИЛИ УМЕРЕТЬ!!» На самом деле это было больше похоже на тихий, но сильный шепот.

Шепот души моему сердцу.

• Если вы проигнорируете это, ваша жизнь просто не будет казаться правильной?
• Если проигнорировать — будешь чувствовать себя однобоко, не в ладах?
• Если проигнорировать — почувствуете — неверный себе?

Что ж, я без сомнения знал, что ДОЛЖЕН прислушаться к этому призыву , несмотря на то, что кто-то еще говорил или делал. Мне было 54 года. Ничто другое в моей жизни никогда не казалось таким срочным.

Ответил ли мне кто-нибудь или мое письмо не имело значения. Я знал, что должен прислушаться к своей музе и следовать этому новому поиску.

Итак, в прошлом году я опубликовал три сборника стихов и только что закончил четвертый на этой неделе. Ура за дисциплину!

Я мог бы держать все свои записи при себе (сложил их вместе с другими 50 с лишним дневниками в шкафу).

Я мог бы НЕ делиться ими со всем миром. Голос внутри меня сказал мне не быть трусом и поступить храбро, опубликовав их все.